«MEMORY STUDIES»

– мемориальные исследования, исследования памяти

Наиболее подробно теория и историография проблем memory studies / исследований памяти представлена в работах (по хронологии): М. Хальбвакса, П. Нора, Жака Ле Гоффа, Я. Ассмана, Б. Зелицера Э. Хобсбаума и Т. Рэнжера, Дж. Олика и Дж. Роббинса, Б. Мишталь, Й. Рюзена, П. Рикёра, Ф. Йейтса, Я Зерубавеля, А. Мегилл, П. Хаттон, А.Г. Васильева, Л.П. Репиной, О.Г. Эксле, А. В. Святославского, Э. А. Шулеповой, О. С. Поршневой, А.И. Макаровой, Ю.А. Арнаутовой, Ю.Ю. Хмелевской и др.¹. К теории исторической памяти обращались А. Мегилл, В.П. Корзун, А. В. Полетаев, И. М. Савельева, Л.П. Репина, Б. И. Ровный, М.Ф. Румянцева, В.Г. Рыженко, О.Г. Эксле и др. Тему соотношения исторической памяти и идентичности затрагивали П. Нора, А. Мегилл, О.Г. Эксле, Л.П. Репина.

Исследователи отмечают факт превращения темы памяти в важнейшую точку кристаллизации современного научного знания и выхода дискуссии о памяти далеко за пределы академического сообщества на широкие просторы общественной жизни, внутренней и внешней политики, вовлечение памяти в конфликты разного уровня и степени остроты. «Память» стала одним из ключевых слов, лозунгов нашей эпохи, названной Пьером Нора «эрой коммеморации».

Как любая область исследований, находящаяся в состоянии становления и институционализации, memory studies активно обращается к своим истокам. Как хорошо известно, формирование нарратива своего происхождения и истории – неотъемлемая часть формирования любой идентичности, в том числе и идентичности научного сообщества той или иной дисциплины, претендующей на академический статус. Одним из важных направлений деятельности учёных, озабоченных институционализацией и «парадигматизацией» memory studies, является оформление «канонического» набора текстов и авторов, в первую очередь – основоположников. Разнообразие дисциплинарных и национальных научных традиций, взаимодействующих в данном интеллектуальном пространстве осложняет эту задачу. Список «отцов-основателей» memory studies, пишет А.Г. Васильев, постоянно расширяется, обновляется и модифицируется. Среди них – Ф. Ницше, Дж. Г. Мид, В. Беньямин, Л. С. Выготский и др. Интересные мысли, ретроспективно вписывающиеся в «мемориальную парадигму», можно обнаружить у К. Маркса и Г. Зиммеля. Однако отмечают двух авторов, чей авторитет основоположников мемориальной проблематики является общепризнанным. Именно с их работами 1920-х гг. связан переход от видения памяти как феномена индивидуального сознания, локализованного в голове человека и представляющего собой статичное хранилище “следов”, информационных отпечатков, к пониманию того, что содержание памяти, структурирование, припоминание или забвение информации в значительной степени определяется извне, господствующими в социальной группе нормами, потребностями текущей политической ситуации и т. п. Это французский социолог, яркий представитель школы Дюркгейма, М. Хальбвакс (1877–1945). Его имя упоминается в каждой работе, посвящённой проблематике memory studies вне зависимости от конкретной темы и национальности автора. Второй такой фигурой, по мнению А.Г. Васильева, является немецкий искусствовед А. Варбург (1866–1929)². Понимание общеметодологического значения его трудов для исследований социальной (культурной) памяти начало приходить сравнительно недавно. Долгое время в нём видели в первую очередь искусствоведа основоположника иконологии. Несколько эзотерический характер его мысли и сложность языка изложения привели к тому, что на него как на предтечу memory studies ссылаются преимущественно немецкоязычные авторы. Шаг от трактовки памяти как индивидуального состояния к идее социальной памяти А. Варбургу позволило сделать понятие символа.

Для становления концепции М. Хальбвакса принципиальное значение имели философия А. Бергсона и социология Э. Дюркгейма. Используя концепцию “коллективного сознания” Дюркгейма, Хальбвакс переносит рассмотрение памяти из «недр духа» (А. Бергсон) в окружающий субъекта социальный контекст. По свидетельству А. Мегилла, в течение долгого времени работы Хальбвакса о памяти («Социальные структуры памяти»,1925; «Евангелическая легендарная топография святых земель: Исследования коллективной памяти» 1941; и в посмертно изданная обобщающая работа «Коллективная память»,1950)оставались почти незамеченными в широком интеллектуальном мире, только в конце 1970-х они начинают получать некоторую известность³.

Специфика подхода Хальбвакса заключается в интерпретации памяти как социально обусловленного явления. Память – частичное и избирательное воссоздание прошлого, ориентиры для которого определяет общество. Индивид способен реконструировать прошлое только как член определённой группы, которая и задаёт “рамки” воспоминаний. То, что в них не укладывается, подлежит забвению. Память – продукт социализации, результат участия в коммуникативных процессах, функция от включённости индивида в разнообразные социальные группы. «Фундаментальный вклад Хальбвакса в изучение социальной памяти заключается в обосновании им связи между социальной группой и коллективной памятью. Его положение о том, что каждая группа формирует память о своём собственном прошлом, которая обосновывает её уникальную идентичность, продолжает оставаться отправной точкой для всех исследований в этой области», – пишет Б. Мишталь⁴.М. Хальбвакс рассматривает функции памяти в различных социальных общностях, с которыми личность может себя идентифицировать (семья, социальный класс, религиозная группа, профессиональное сообщество). «Вспомнить» для человека означает ставить себя мысленно на место той или иной группы, перемещаться от одной «рамки» к другой (воспоминания о совместном посещении какого-либо места, совместной учёбе и т. п.). Индивидуальная память всегда «социально оформлена», введена в социальные рамки, подчинена правилам формирования памяти коллективной. Когда человек перестаёт быть членом группы, определённая часть его воспоминаний лишается внешней опоры, ослабевает и стирается. По Хальбваксу, коллективная память – фактор, объединяющий группу, поддерживающий её идентичность. Места, события, герои, воплощают группу, обозначают её сущность и специфику. К ним необходимо более или менее регулярно обращаться для поддержания чувства солидарности и единства. Так у Хальбвакса возникает тема «мест памяти» (эта идея развивается его последователями, в частности в рамках французского коллективного проекта 1983–1993 гг. под руководством П. Нора – «Франция-память»). Важный для жизни коллектива опыт должен получить пространственно-временную фиксацию – календарь памятных дат, топография значимых мест, связанных с важными для самоидентификации группы лицами и событиями. Заметим, что основатель символического интеракционизма в американской социологии первой четверти XX в. Дж. Г. Мид также трактует память как инструмент поддержания и нормализации социальной идентичности.

А.Г. Васильев выделяет несколько сюжетов, которые, будучи связаны с творчеством основоположников исследований коллективной / социальной памяти, и сегодня отчётливо структурируют поле memory studies. «Перечислим их: 1) проблема соотношения индивидуальной и коллективной памяти и вытекающая из неё проблема онтологического статуса таких понятий как «коллективная / социальная / культурная память» (мы дополним: / историческая память); 2) проблема степени пластичности коллективной памяти, степени возможной свободы конструирования того или иного образа прошлого в соответствии с запросами современности; 3) проблематика социально-культурных функций памяти; 4) изучение носителей памяти и их историко-культурных трансформаций; 5) внутренняя организация содержания памяти и её динамика; 6) соотношение памяти и истории»⁵. Отмеченные сюжеты можно продолжить. В частности, такими проблемами проблемами: формирование, сохранение и трансляция исторической памяти; взаимное влияние исторической памяти и коллективных форм идентичности, и др.

По мнению историографов проблем памяти, на протяжении нескольких десятилетий (примерно в 1940–1970-е гг.) память как социальный (культурный, коллективный) феномен не рассматривалась в социально-гуманитарном знании. Возрождение интереса к этой проблематике («мемориальный бум» 1980-х гг.) начался с разработки проблемной связки «память – идентичность». Именно этим вопросам посвящены такие ставшие уже классическими работы, как книга Йозефа Йерушалми «Помни: еврейская история и еврейская память» (1982) и многотомный проект исследования французской памяти и идентичности под руководством П. Нора «Места памяти» (1984-1992).

Тогда же развернулись дискуссии о степени пластичности памяти, которые были связаны с публикацией в 1983 г. сборника статей «Изобретение традиции» под редакцией Э. Хобсбаума и Т. Рэнжера. Направление, связанное с их подходом к социальной памяти, получило название «теория политики памяти». Здесь акцент делается на анализе того, как политически доминирующие группы манипулируют образами исторического прошлого и внушают массам определенную концепцию истории, легитимизирующую их политические цели и господство.

А.Г. Васильев отмечает, что поток работ, которые могут быть отнесены к области «исследований памяти» (memory research), в разных областях науки на протяжении 1980–1990-х гг. нарастал лавинообразно. Для обозначения коллективного измерения памяти было предложено большое количество терминов (“collectivememory”, “socialmemory”, “culturalmemory”, “popularmemory”, “publicmemory” в англоязычном контексте). Большинство из них до сих пор не получило сколько-нибудь однозначных определений, их взаимное соотношение тоже остаётся предметом дискуссий. Исследования коллективной памяти стали местом встречи социологов, историков, психологов, социальных (культурных) антропологов, литературоведов, специалистов в области теории массовых коммуникаций и др.

Историки, вслед за антропологами и социологами стали употреблять понятие коллективной памяти, обозначая им комплекс разделяемых данным сообществом мифов, традиций, верований, представлений о прошлом, хотя долгое время предпочитали и в этом контексте использовать понятие «коллективная ментальность», разработанное представителями школы «Анналов» (отметим работу Жака Ле Гофф «История и память», 1986). Тема памяти привлекла внимание историков ментальностей, особо интересующихся трансформацией памяти при переходе от устной традиции к письменной культуре, а также так называемой историей коммемораций. В 1989 г. начал издаваться журнал «История и память. Исследования в области репрезентаций прошлого». Примерно в это же время российские исследователи открыли для себя проблему памяти в связке с историей ментальностей.

1990-е годы немецким египтологом, культурологом Яном Ассманном была разработана теория культурной памяти и сформулированы задачи ее изучения в рамках нового научного направления, которое он обозначил как «история памяти». Я. Ассманн ввел принципиальное различие между «живой» коммуникативной и символической культурной памятью – между устной традицией, возникающей из опыта пережитого и культивации воспоминаний в контексте межличностных взаимодействий в повседневной жизни, и традицией формализованной, выходящей за рамки опыта отдельных людей или групп и выраженной в памятных местах, датах, церемониях, в письменных, изобразительных и монументальных памятниках⁶. «История памяти» рассматривалась также как дисциплина, изучающая то прошлое, которое осталось в памяти человеческой общности, процессы его моделирования и переоткрытия в настоящем в зависимости от актуальной ситуации. Попытку описать основные методологические принципы нового подхода в 1995 г. осуществил профессор Б. Зелицер в статье «Прочитывая прошлое "против шерсти". Очертания memory studies». Автором были выделены шесть основных положений, вокруг которых структурируется поле “collective memory studies”. Это, во-первых, трактовка коллективной памяти как процесса постоянного развёртывания, трансформаций и видоизменений; во-вторых, восприятие коллективной памяти как явления непредсказуемого, которое далеко не всегда носит линейный, рациональный, логический характер; в-третьих, коллективная память рассматривается с точки зрения вырабатываемых ею стратегий обращения со временем в интересах тех или иных социальных групп; в-четвёртых, память берётся в связи с пространством, «местами» и ландшафтами памяти, прослеживается топография социально значимых воспоминаний; в-пятых, коллективная память понимается как избирательная, социально распределённая, потенциально конфликтная; в-шестых, коллективная память видится здесь в «инструменталистской» перспективе, с точки зрения использования её социальными группами для достижения определённых целей и получения тех или иных выгод и преимуществ⁷.

В 1998 г. была опубликована статья Дж. Олика и Дж. Роббинса «Исследования социальной памяти: от “коллективной памяти” к исторической социологии мнемонических практик» в ней авторы определили данное направление исследований как «непарадигмальное, междисциплинарное, децентрированное предприятие» (А.Г.Васильев). Авторами были намечены основные направления дальнейшего развития “social memory studies”. Это – изучение социальной памяти в связи с проблематикой коллективных идентичностей, прослеживание истории мнемонических практик, выработка подходов к разрешению и регулированию конфликтов, связанных с коллективной памятью, а также осуществление масштабной программы реформирования всей проблематики социологии как таковой в свете мемориальной перспективы.

Признание важности и перспективности данного направления исследований в научном сообществе обычно сопровождается констатацией того, что данное поле слабо интегрировано, структурировано, отсутствует единство мнений вокруг ключевых определений и основополагающих проблем (W. Kansteiner, Г. Ехтерхофф и М. Саар). В то же время, как замечает А.Г. Васильев, ни отсутствие единой общепризнанной теории памяти, взятой в её коллективном измерении, ни многообразие терминов не препятствуют тому, чтобы говорить о «парадигме памяти» в современном социально-гуманитарном знании. Наличие общей «мемориальной» перспективы, позволяющей рассматривать под единым углом зрения многообразные и до сих пор мало связанные между собой феномены, является для этого вполне достаточным основанием. Х. Л. Рёдигер и Дж. В. Вертш писали об этом так: «Мы полагаем, что memory studies – слишком обширное поле, чтобы какие-либо всеобъемлющие теории смогли привести его к единству и попытаться объяснить всё огромное число явлений, представляющих интерес. Скорее, как нам представляется, здесь будет развиваться ситуация, аналогичная той, которая имеет место в психологии памяти. Там сосуществует много теорий памяти, каждая из которых пытается объяснить достаточно скромный и строго очерченный круг фактов и явлений. Несомненно, что, то же самое будет верно и для memory studies, пока они созреют как исследовательское поле. Будут возникать новые концепты и термины, будут создаваться новые теории»⁸.

К концу ХХ века в зарубежной историографии (прежде всего во французской и немецкой) сложились представительные школы исследователей исторической (культурной) памяти (П.Нора, О.Г. Эксле, и др.). Несмотря на заметные концептуальные и терминологические различия, все они имеют важную общую характеристику – главным предметом истории становится не событие прошлого как таковое, а память о нем, тот образ, который запечатлелся у переживших его участников и современников, транслировался непосредственным потомкам, реставрировался или реконструировался в последующих поколениях, подвергался проверке и коррекции с помощью методов исторической критики. Концепцию «памяти-истории» комментирует, в частности, Франсуа Артог⁹. Само же понятие «память» употребляется в значении «общий опыт, пережитый людьми совместно» (речь может идти и о памяти поколений), и более широко – как исторический опыт, отложившийся в памяти человеческой общности. Историческая память понимается как коллективная память (в той мере, в какой она вписывается в историческое сознание группы) или как социальная память (в той мере, в какой она вписывается в историческое сознание общества), или в целом – как совокупность донаучных, научных, квазинаучных и вненаучных знаний и массовых представлений социума об общем прошлом. Историческая память – одно из измерений индивидуальной и коллективной / социальной памяти, это память об историческом прошлом или, вернее, его символическая репрезентация (Л.П. Репина).

Начало нового важного этапа оформления «парадигмы памяти» пришлось на последние несколько лет.

Стали появляться первые обобщающие работы по memory studies. В 2003 г. Вышла книга Б. Мишталь «Теории социальной памяти». На протяжении последних лет в Вашингтонском университете Сент-Луис действует двухгодичная программа обучения в области memory studies под названием «Память в голове и в культуре». Издательство SAGEначало издание первого журнала, призванного освещать «мемориальную проблематику» как самостоятельную область исследований, а не в связи с историей, психологией и другими науками, как это было до сих пор. В январе 2008 года вышел первый номер журнала “Memory studies”.

Особо отметим, что существенный вклад в развитие проблем памяти внесли российские исследователи – историки, культурологи, социологи.

Большое стимулирующее влияние на исследовательскую практику российских ученых оказали работы М. Хальбвакса, Я. Ассмана, П. Нора, а также уникальная по охвату источников книга немецкого историка Ф.Б. Шенка «Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой. (1263–2000)». В основе книги лежит диссертация, защищенная автором в 2002 г. в Свободном университете Берлина. Эвристическое поле исследования очерчивают такие понятия, как «место» или «фигура памяти», «мы-группа», «культурная память» или «концепт коллективной идентичности». Шенк исследует семивековую толщу памяти об одной из самых легендарных фигур русской истории. Перед читателем разворачивается панорама образов Александра Невского, запечатленных в летописях, агиографии и иконах, идеологии и официальной пропаганде, исторических трудах и политической публицистике, живописи, скульптуре, кинематографе и коммерческой рекламе. Анализируя, как предание об Александре Невском конструировалось и использовалось различными историческими авторами – государственной властью, православной церковью, интеллигенцией, русским национализмом, исследователь приходит к заключению о вкладе этого длящегося мифотворчества в выработку альтернативных версий коллективной. Именно Шенк показал, что такие концепты парадигмы памяти, как «фигура памяти», «места памяти» отлично работают на материалах российской истории.

Группа историков Института всеобщей истории Российской академии наук, работала в 2001–2005 гг. над двумя исследовательскими проектами: «Социальная память и историческая культура средневековой Европы» и «Знания о прошлом, социальная память и стереотипы массового сознания». Коллектив авторов поставил перед собой задачу изучить изменяющиеся (в Большом историческом времени) представления о прошлом и исторические концепции как элементы социальной, политической, этнической и конфессиональной идентичности. Особое внимание обращалось на место исторических представлений и концепций в идейной полемике и политической практике, на взаимодействие социальной памяти и исторической мысли в переходные периоды: от Античности к Средневековью и позднéе – к Новому времени (Подробнее см. работы Л.П. Репиной в библиографии работ по проблемам памяти). Исследование проблем памяти (в том числе исторической памяти) было продолжено в рамках проектов поддержанных РГНФ в 2005 и 2007 гг., результатом которых стали коллективные монографии «История и память: историческая культура Европы до начала нового времени» (М., 2006), «Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории» (М., 2008). Одной из рубрик альманаха интеллектуальной истории«Диалог со временем» является «История и память». Альманах издается с 1999 г. ИВИ РАН, Российским отделением общества интеллектуальных историков (гл. редактор Л.П. Репина)

Ведущий научный сотрудник Института философии РАН И. Е. Кознова в рамках грантов поддержанных РГНФ исследовала память российского крестьянства в ХХ в. («Социальная память русского крестьянства в XX веке», 1997–1999; «Народная память в России: попытка интерпретации», 2002–2004). Автор подчеркивает наряду с изменениями, привносимыми в коллективную память и модели поведения каждым новым поколением, сохранение некоторых универсальных констант и выделяет в структуре памяти представления о прошлом, настоящем, будущем и идентификационные представления, существенно расширяя само понятие социальной памяти(Кознова И.Е. ХХ век в социальной памяти российского крестьянства. – М., 2000).

Итогом исследовательского проекта челябинских историков, представителей Центра современных культурно-исторических исследований Южно-Уральского государственного университета (директор И.В. Нарский, сотрудники О.С. Нагорная, О.Ю. Никонова, Ю.Ю. Хмелевская) стала коллективная монография «Век памяти, память века. Опыт обращения с прошлым в ХХ столетии» (Челябинск, 2004). В отмеченной монографии исследователи из разных научных центров России не только рефлексируют над теорией и методологией проблем памяти, но и решают практические задачи на материалах европейской и российской истории.

Одним из исследовательских направлений Центра независимых социологических исследований является "Исследования истории и памяти" (исполнители: С.А.Чуйкина, Н. Данилова, К. Герасимова и др.) отметим проекты: Военная мемориальная культура современных военных конфликтов в России (2003), Военная мемориальная культура: от Афганистана до Чечни (2003) "Культурная политика памяти в эстонско-российском приграничье" (2003–2006), "60-летие Великой Победы": случай Нарвы (2005–2006)«Культурное наследие и политики памяти в современной России (2007–2008)¹⁰.

Заслуживает внимания анализ понятийного инструментария исследований исторической памяти, предпринятый О.Б. Леонтьевой в ее фундаментальной монографии «Историческая память и образы прошлого в российской культуре XIX – начала XX вв.» (2011) Автор видит трудность в том, что историческая память представляет собой и совокупность текстов, и совокупность образов, а текст и образ анализируются с помощью разных исследовательских методик и разных категорий. И если в первом случае в центре познавательной процедуры оказываются язык исторического письма («дискурсы памяти») и приемы исторической концептуализации, то исследование многозначных образов прошлого, позволяющее проследить «процесс превращения фактов реальности в факты исторической памяти», ориентировано на соотнесение их с концептами и проектами коллективной идентичности. Внимание историка концентрируется на категории исторического мифа.

В 2011 г. исследовательский коллектив сотрудников Российского института культурологии во главе с К.Э. Разлоговым в рамках государственного контракта выполнял проект «Культурная память в контексте формирования национальной идеи России в 21 веке» (итоги работы были подведены в коллективной монографии). Среди авторов сотрудники Сибирского филиала РИК – Т.Н. Золотова, А.П. Сорокин.

Следует отметить положительный опыт практической работы фонда «Историческая память» – некоммерческой общественной организации, созданной осенью 2008 г. Целью деятельности Фонда является содействие объективным научным исследованиям актуальных страниц российской и восточноевропейской истории ХХ века. Фондом осуществляется: – изучение актуальных страниц российской и восточноевропейской истории XX века; – поддержка проведения исследований актуальных страниц российской и восточноевропейской истории XX века; - поддержка издания исследований по актуальным страницам российской и восточноевропейской истории XX века¹¹; – проведение научных конференций и «круглых столов»; – презентации результатов исследований по актуальным страницам российской и восточноевропейской истории XX века в средствах массовой информации; организация научных обменов с зарубежными исследовательскими центрами и институтами в соответствии с целями и задачами Фонда; – собственная издательская, информационная, просветительская, лекционная деятельность¹². Директором Фонда является историк Александр Дюков.

Еще одним и очень успешным опытом коллективного решения проблем памяти, исторической памяти являются научные форумы. Отметим: Международный коллоквиум «Историческая память и общество в Российской империи и Советском Союзе (конец XIX – начало ХХ века)», Санкт-Петербург, 25–28 июня 2007 г; Международная научная конференция "Историческая память, власть и дисциплинарная история", Москва, 24 января 2010 г.; Международная научная конференция «Историческая память: Люди и эпохи», Москва, 25–27 ноября 2010 г.¹³; Всероссийская научно-практическая конференция «Казачество на Урале: историческая память и вызовы современности», Екатеринбург 27 апреля 2011 г.; Всероссийская научно-практическая конференция «Историко-культурное наследие народов как ресурс формирования социально-исторической памяти гражданского общества» (XIV-е Бадеровские чтения), Ижевск, 14–15 октября 2013 г.; Всероссийская научно-практическая конференция «Сталинградская битва: историческая память и художественное наследие», Волгоград, 13–14 ноября 2013 г.¹⁴ и др.

Научно-образовательный центр «Региональное историко-культурное наследие и кросс-культурные связи» Саратовского государственного университета уже несколько лет разрабатывает проблему исторической памяти. Сборник научных трудов «История и историческая память» (с 2010 по 2012 г. в свет вышли шесть выпусков) – своего рода визитная карточка этого центра¹⁵. В издании присутствуют следующие разделы: «Проблемы теории и вопросы практики», «История, власть и массовое сознание», «От политики забвения к политике памяти», «Биографика», «Публикации», «Образы исторических событий в художественной литературе, живописи, кинематографе», «Обзоры и рецензии», «Юбилеи». Подобная структура существенно расширяет проблемное поле темы исторической памяти.

Список литературы

¹ См.: Библиография основных работ по проблемам памяти.

² Васильев А. Г. Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории / Под редакцией Л. П. Репиной. – М.: Кругъ, 2008. – С. 25–26.

³ Мегилл А. История. Память. Идентичность // Мегилл А. Историческая эпистемология. – М.: «Канон+», РООИ «Реабилитация», 2007. – С. 144.

⁴ Цит. по: Васильев А. Г. Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории... – С. 27.

⁵ Васильев А. Г. Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории ... – С. 29.

⁶ Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. – М., 2004.

⁷ Цит. по: Васильев А. Г. Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории… – С. 20–21.

⁸ Цит. по.: Васильев А. Г. Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории … – С. 11.

⁹ Артог Ф. Время и история // «Анналы» на рубеже веков. Антология / Отв. ред. А. Я. Гуревич. – М., 2002. – С. 157–159.

¹⁰ ЦНСИ, 1991–2013. Официальный сайт. URL: http://cisr.ru/research/other/history/projects/ (дата обращения: 22.11.2013).

¹¹ См. работы: Голод в СССР, 1930–1934. – М.: Федеральное архивное агентство России, 2009 – 200 с.; 27. Хатынь: Трагедия и память. – Минск: Национальный архив Республики Беларусь, 2009. – 167 с.; 28. Общая трагедия. Блокада. Холокост. – М.: Фонд "Историческая память; Центр и Фонд "Холокост", 2009. – 150 с.; и др.

¹² Фонд «Историческая память», 2008–2013. Официальный сайт. URL: http://www.historyfoundation.ru/ru/about.php(дата обращения: 22.11.2013).

¹³ Историческая память: Люди и эпохи: тезисы науч. конф., Москва, 25–27 ноября 2010 г. / отв. ред. А.О. Чубарьян. – М.: НОЦ по истории, 2010. – 319 с.

¹⁴ Сталинградская битва: историческая память и художественное наследие: мат. конф. – Москва: ООО «Планета», 2013. – 456 с.

¹⁵ История и историческая память: Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. А.В. Гладышева. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2010. Вып. 1. – 280 с.: ил.; Вып. 2. – 272 с.; 2011. Вып. 3. – 280 с.; Вып. 4. – 280 с.; 2012. Вып. 5. – 260 с.; Вып. 6. – 270 с.