И. В. Межевикин

ПОГРЕБАЛЬНО-ПОМИНАЛЬНАЯ ОБРЯДНОСТЬ РУССКИХ СРЕДНЕГО ПРИИРТЫШЬЯ: СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ

Погребально-поминальная обрядность – важнейшая часть традиционной культуры Сибири. В ней находят отражение представление о посмертии, душе, проявляются особенности культуры мест выхода переселенцев, семейные отношения, культурные связи. В отечественной науке принято считать погребально-поминальную обрядность консервативной и обобщать данные по обширным территориям, вырабатывая некий усреднённый ритуал. В то же время технический прогресс, распространение религии, приток переселенцев из различных регионов Европейской России – всё это влияло на становление обряда в конкретных локусах. Именно с этих позиций будет охарактеризован обряд. Во-первых, как явление динамическое, во-вторых, как явление локальное. Исследование проведено на основании данных, собранных среди русских переселенцев, проживающих в сельской местности на территории Большереченского, Калачинского, Москаленского, Муромцевского, Тюкалинского, Усть-Ишимского и Шербакульского районов Омской области. Источниками послужили полевые описи, материалы архива Музея археологии и этнографии Омского государственного университета, а также научная литература по обозначенной теме.

Рассмотрим описание обряда, сделанное в старожильческих локусах. Елизавета Денисовна Викулова из с. Слободчики Усть-Ишимского района (основано в начале XVIII в.) описывает достаточно консервативный обряд: «обмывать своим нельзя», «смертное себе заранее готовили», «сшито всё только “на живульку”», «[нести гроб] родственникам не полагалось», «[на могилу ставили] опрокинутый горшок [, из которого] обмывали и кадили в гробу и в могиле», «стружки от гроба сжигали на могиле, их в печку нельзя», «приезжали с кладбища в дом, по стаканчику выпьют и всё»[4, л. 2].

Эти данные согласуются с обрядом, собранным в другом старожильческом поселении – с. Бергамак Муромцевского района (основано в конце XVII в.). Уроженка села Александра Степановна Битехтина также отмечает, что «родственников не надо обмывать», «соберёшь на себя чё надеть», но она уже говорит о том, что одежду «и шьют, и покупают», «я мать свою сама обмывала» [7, л. 7]. Дело в том, что материалы по Бергамаку собраны в 2010 г., а материалы по Слободчикам – в 1978 г. Таким образом, можно наблюдать, что даже в старожильческих локусах со сходной историей заселения наблюдается определённая динамика в погребально-поминальной обрядности. Указание на то, что «смёртную одежду шили сами изо льна, без узелков, не на машинке швейной, а руками мелким намётным швом (живулькой)» можно найти ещё в материалах по с. Половинному Половинского района Курганской области у старообрядки Домны Макеевны Пичуговой в 1991 г. [10, л. 21.]. Однако, указания на то, что погребальное одеяние шьют своими руками, почти не встречается в более поздних материалах. В данном случае динамика обряда связана не столько с локусом, в котором он зафиксирован, сколько с техническим прогрессом и коммерциализацией производства (в том числе в сфере ритуальных услуг).

Тем не менее, именно в старожильческих локусах сохраняются наиболее архаические элементы обряда. Например, Марья Петровна Резина из с. Евгащино Большереченского района (основано в XVII в.) сообщила, что «хоронили в лаптях», «подушечку под голову покойнику набивали сушёными берёзовыми листьями», «стружки [, полученные при изготовлении гроба] засыпались на дно гроба», «спиртные напитки на поминики не ставили» [5, л. 103]. Методом непосредственного наблюдения было установлено, что на кладбище д. Николаевка Москаленского района (основана в XVIII в.) ревнительно соблюдается традиция, согласно которой необходимо оставлять крест даже в том случае, если уже поставлен намогильный памятник.

Совсем другая картина на кладбище с. Осокино Калачинского района (позднейшее заселение в XX в.). Здесь в обустройстве могил и памятников активно используются современные материалы: бетон (в том числе с вкраплениями мозаики), облицовочная и тротуарная плитка, оцинковка (используется для огораживания могильного холма) и др. На детской могиле Сергея Алекасндровича Полякова помимо покупного заводского изготовления рушника (что можно считать относительно традиционным) на крест была надета синтетическая китайская рубашка, а вокруг холма разложены пластмассовые игрушки. Таким образом, в визуальной материализованной части обряда можно наблюдать значительную динамику, более активно проявляющуюся именно в новосельческих локусах.

Определённые выводы относительно принадлежности того или иного элемента обряда можно сделать, сравнивая современный сибирский этнографические данные со сведениями, содержащимися в атрибутированных материалах XIX в., таких как «Описание рукописей Ученого архива Императорского Русского географического общества» Д. К. Зеленина [3]. Подобные работы уже проводились прежде [1]. Проведённые исследования дают основания полагать, что такие защитные элементы обряда как замывание, заливание дороги за гробом с закрыванием ворот (чтоб не вернулся); насыпание могильной земли за шиворот, когда родственники садятся на лавку, где лежал умерший (от боязни покойника, «чтоб не казался») характерны скорее для локусов с преобладанием северорусской традиции. Напротив, такие меры как рассыпание за гробом цветов и даже зёрен мака (чтоб не вернулся, пока не соберёт), касание печи и заглядывание в неё от страха и видений – скорее южнорусские.

Прасковья Петровна Кислова из д. Соколовка Тюкалинского района, описывая погребальный обряд, сообщает: «Вынеся гроб из дома, его ставили в ограде минут на десять, а потом, вынеся его за ворота, на створки ворот, на их запор привязывали белое полотенце», «когда выносили гроб из дома, то мыли полы и закрывали ворота» [6, л. 59.]. А. C. Битехтина из Бергамака говорит, что от боязни покойника «за ноги подержаться надо», «садятся на место, где гроб стоял» [7, л. 7].

Сильно отличается описание обряда в рассказе Анны Ивановны Журавлёвой из д. Николаевка Москаленского района: «кидают цветы за гробом на дорогу», «чтоб покойника не бояться, печку надо открывать и в печку посмотреть» [8, л. 2 об–3]. Повязывание на крест рушника связывают с украинской, белорусской и южнорусской традицией. Так Д. К. Зеленин пишет о рушнике как об элементе намогильного сооружения у украинцев и казаков [2, с. 351]. В настоящее время традиционные вышитые рушники крайне редки, в большинстве случаев их заменили вафельные полотенца. Но постепенно и в сельской местности развивается специализированная индустрия. Например, в пгт. Шербакуль и соседнем с. Максимовка Шербакульского района очень распространены синтетические рушники машинного производства с напечатанной на них двухцветной молитвой.

Отдельным видом проявления локальных традиций является отражение в погребальном обряде профессиональной деятельности умершего, её значимости для окружающих. Сама по себе идея вполне традиционна. Например, А. А. Плотникова писала о «предметах, необходимых умершему для того, чтобы продолжить на “том свете” свою обычную жизнь» [9, с. 56]. Но не только в погребальном инвентаре проявляется отношение к деятельности умершего, и проследить динамику этого аспекта обрядности можно и на других примерах. Анастасия Александровна Хмелёва из с. Кабырдак Тюкалинского района отметила следующее: «солдат хоронили с вытянутыми по швам руками», хотя «остальных людей хоронили со связанными, перекрещенными на груди руками, причём, правая рука должна была быть обязательно сверху» [6, л. 48–48 об.]. Но некоторые элементы обрядности можно наблюдать при осмотре погребальных памятников. Надгробие полковника казачьего войска Семёна Егоровича Путилова и его жены Феодосии Ивановны является предметом гордости жителей д. Николаевка Москаленского района. Его значимость и традиционность подчёркивается наличием букв «ер», «фета», «и десятеричное» в надписи на памятнике.

Но не только деятельность военнослужащих находит отражение в особом их погребении. Так на намогильном сооружении Людмилы Алексеевны Тарцис на кладбище с. Осокино Калачинского района можно видеть не только пятиконечную звезду (этот символ в советскую эпоху получил широкое распространение) вместо креста, но и чашу со змеёй, в данном случае символизирующую отношение покойной к медицине. На надгробной плите Анатолия Ивановича Коновалова изображена автомашина-бензовоз, а памятник Василия Никитовича Свириденко выполнено в виде опоры линии электропередач с настоящими чашками и звездой на вершине (обе могилы расположены на кладбище пгт. Москаленки).

Выше уже вскользь упоминалось соотношение нормы и практики в обряде. Не только в аспекте обмывания покойника и традиционных сборов «на смерть» проявляется постепенное ослабление влияния нормы. Указания на то, что погребение не обязательно совершается на третий день можно встретить в материалах и XIX в. [3, вып. 3., с. 1099]. Тем не менее, в материалах 1970–1990-х по старожильческим локусам мы видим однозначность ответа: «покойник лежит две ночи на лавке вдоль стены» [4, л. 2], «по обычаю покойника хоронят на третий день», «все родственники в этот срок должны сидеть две ночи и читать молитвы (использовали при этом поминальную книгу)» [6, л. 59]. А в современном материале всё чаще встречаются указания на возможность похоронить на второй день, особенно если речь идёт о жаркой погоде или болезнях покойного. Подобный плюрализм наблюдается и относительно деревьев, сажаемых на кладбище. Сосна, ель и берёза перестают доминировать. Появляется сирень, черёмуха, яблони и другие деревья и кусты в соответствии с личными предпочтениями умерших.

Подводя итог исследованию необходимо отметить следующие ключевые моменты. Во-первых, погребально-поминальную обрядность русских Среднего Прииртышья следует рассматривать как явление локальное и динамически изменяющееся. Во-вторых, она связана с культурой мест выхода переселенцев и, следовательно, может быть использована как один из источников по этнической истории, и, напротив, быть интерпретирована в контексте известной истории заселения. Наконец, в-третьих, следует отметить, что наибольшее влияние на обряд оказывает технический прогресс, а также усиливается роль личности умершего в сравнении с традиционными обычаями.

–––––––––––––––––––––––––––––––

1. Бережнова М.Л., Назаров И.И. Восточнославянские элементы в погребальном обряде русских сибиряков // Интеграция археологических и этнографических исследований. – Одесса; Омск, 2007. – С. 266–270; Межевикин И.В. О характере элементов погребально-поминальной обрядности русских Курганской области Интеграция археологических и этнографических исследований. – Омск, 2010. – С. 161–165.

2. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. – М., 1991.

3. Зеленин Д.К. Описание рукописей Ученого архива Императорского Русского географического общества. – Пг., 1914. Вып. 1; Пг., 1915. Вып. 2; Пг., 1916. Вып. 3.

4. МАЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 15-1. П. I.

5. МАЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 92-3. П. VI.

6. МАЭ ОмГУ. Ф. 1. Д. 107-2. П. IX.

7. МЭЭ ОмГУ. П.о. № 3. Л. 6 об. – 7 об.

8. МЭЭ ОмГУ. П.о. № 7, Л. 2 об. – 3 об.

9. Плотникова А.А. Предметный код погребальной обрядности (вещи в гробу усопшего) // Истоки русской культуры (археология и лингвистика) : тез. докл. – М., 1993. – С. 56–58.

10. РФ ГУ КОЦНТ. П. 11.