Сибирский филиал Института наследия -

КАЛЕНДАРНЫЕ ПРАЗДНИКИ СИБИРСКИХ КАЗАКОВ (КОНЕЦ XIX – НАЧАЛО ХХ ВВ.)*

Календарные праздники сибирских казаков в прошлом были основаны на православных традициях и имели восточнославянские корни, хотя существовали определенные особенности календаря, связанные с этнокультурным влиянием тюркских народов. Наша статья подготовлена по полевым материалам этнографических экспедиций Омского государственного университета 1982–1984 гг. в Бишкульский (Архангельское, Бишкуль, Боголюбово, Вознесенка, Новокаменка, Новоникольское), Мамлютский (Дубровное) и Пресновский (Екатериновка, Кабань, Казанка, Миролюбово, Новорыбинка, Пресновка, Пресноредуть, Усердное) районы Северо-Казахстанской и Ленинский (Песчанка, Пресногорьковка) район Кустанайской областей; в 1987–1989 гг. – в Черлакский (Большой Атмас, Соляное, Татарка) и Исилькульский (Новолосевка, Первотаровка) районы Омской, Булаевский (Конюхово, Медвежка) район Северо-Казахстанской областей.

Годовой цикл праздников открывало Рождество как радостное обновление жизни и начало всех начал. Не случайно, именно на святочный период приходился основной пласт обрядов, связанных с инициальной магией. На Рождество ранним утром взрослые казаки и дети ходили «славить», предпочитая зажиточные дома. Заходя в дом, пели рождественский тропарь:

На вопрос хозяев: «Зачем пришли?» – следовал ответ:

Славельщиков угощали булочками, яйцами, сырчиками (замороженным творогом со сметаной и ванилином), пряниками. Иногда давали деньги. В этом обряде можно увидеть отголоски древнейших жертвоприношений, когда взаимоотношения с окружающим миром строились на договорных началах: люди делились всем тем, что имели, с духами леса, поля, дома, овина, чтобы те помогли получить богатый урожай хлебов, грибов, ягод, хороший приплод скота и гарантию семейного благополучия.

Магические приемы сохранялись еще в начале ХХ в., когда, например, первого зашедшего в дом славельщика сажали под шубу, «чтоб богатым был», или на порог, «чтоб куры хорошо парили». В Большом Атмасе славление проходило с деревянной звездой, внутри которой зажигали свечу и пели:

В Вознесенке парни и девушки на Рождество «колядовали» – войдя в дом, пели:

Этот вариант известной вечерошной игры (кроме названия) мало имеет отношения к обряду колядования – посещения домов с благопожеланиями хозяевам. Зато угощение «колядовщиков» кутьей (рисом с изюмом), салом, солеными арбузами, булками, водкой свидетельствует о прямой связи с древнейшим магическим обрядом колядования. Отзвуки культа предков нашли отражение в обязательном присутствии на рождественнском столе кутьи, старинный рецепт которой был записан в селе Боголюбово: чистую, промытую пшеницу засыпали в чугунок, заливали горячей водой и оставляли на два-три часа париться в печи; готовую кутью посыпали сахаром.

Обряд славления Христа тесным образом связан с обрядами посевания и ряжения, имевших общую дохристианскую основу обеспечения обилия в наступающем году. Об этом свидетельствует магический обряд разбрасывания зерен овса, ячменя, пшеницы по дому с произнесением словесных формул-заклинаний:

Славельщики, посевальщики, колядовщики выполняли важный для хозяев обряд и потому требовали для себя вознаграждения:

С Рождеством связаны приметы на весь год. В Конюхово смотрели на небо: с какой стороны звезд больше, там и ягод будет много. Гадали по снегу: если его много, то будет хороший урожай хлебов, ягод и грибов.

Во встрече Нового года нашла отражение инициальная магия, выступающая преимущественно в виде магии первого дня¹. Вечером накануне Нового года садились за стол, уставленный множеством кушаний: пирогами, хворостом, шаньгами, блинами, заварными калачами и жареным поросенком, начиненным рисом и украшенным бумажными цветами, или жареным гусем, фаршированным квашенной капустой и просом. В Новокаменке зафиксирован древнейший обычай, являющийся отголоском умилостивительной магии: садясь за стол, говорили: «Мороз, мороз, иди к нам вечерить, не заморозь у нас телят и ягнят».

В Новолосевке с Нового года отмечали все дни, когда проходили бураны: « через сто дней после каждого бурана будет дождь». Там же брали шелуху от двенадцати луковиц и насыпали в нее соль, утром смотрели, в какой по счету шелухе соль окажется мокрой, тот месяц в году дождливым будет.

Святки – веселая пора для молодежи, которая собиралась на вечерки, откупив избу у одинокой вдовы. Девушки пряли или занимались какой-либо другой работой, а когда приходили парни, девушки садились им на колени и пели:

Девушки дарили своим любимым кисеты и носовые платки, об этом пели и в частушках:

После сделанной работы плясали и пели озорные частушки, в которых отражался казачий быт:

– Редутски, камышловски, кабановски, шибаевски!

По вечеркам ходили ряженые или «маскированные». Рядились, «кто как мог», но при этом обязательно закрывали лицо кисеей, «чтоб не узнали». Выворачивали шубы и шапки – получался «медведь» или «баран». Надевали волчью, лисью, собачью шкуры – вот и «волк», «лиса», «собака». Чтобы получился «журавль» просовывали клюку в рукав шубы, а на нее надевали красную шапочку. Несколько человек (от двух до четырех) накрывались холстяным пологом, на палку или ухват надевали сделанную из соломы лошадиную голову с бородой из льна, надевали хомут – получался «конь», которого водил по дворам «хозяин», приказывающий «коню» плясать и веселить народ.

Если ряженье животными уходит корнями в первобытную древность, то ряженье турчанками, казашками, цыганками, солдатами появилось лишь в XVII–XIX вв. под влиянием военизированного быта казаков и их общения другими народами. Для одевания казашками девушки заимствовали костюмы соседей-казахов, вплетая в косы монетки, надевая браслеты. Для ряженья турчанкой или цыганкой достаточно было надеть несколько юбок, по бокам повесить полотенца, на грудь – вязаную или тканую вышитую скатерть. Ряженье, помимо развлекательной, несло и демонстративную функцию: девушки показывали свое умение вязать, шить, вышивать, а значит – представляли себя как перспективных невест.

Широкое бытование имел обычай травестизма – одевание парнями женской одежды, а девушками – мужской. В начале ХХ в. это воспринималось уже только как игра и стремление подчеркнуть отличие праздника от будней. В древности в этом обряде лежала идея фертильности – повышения мужской и женской потенции для воспроизводства потомства и воздействия на плодородие земли².

Превращение в «нечистую силу» достигалось надеванием на лицо личин из бересты с прорезями для глаз, носа и рта, ряженьем в тряпье, нарезанную бумагу. В рот вставляли картофельные зубы, на голову надевали корчаги, вымазывались сажей. Иногда одевали все черное, прикрепляли хвост и рога.

Ряженые ходили по домам с гармониками, балалайками, ухватами, метлами и заслонками, в которые стучали деревянными ложками. Шум, который создавали «маскированные», хлестание кнутами и ловля в рыболовные сети попавшихся на пути должны были отпугнуть от людей «нечисть», неистовавшую в святочные вечера (Бишкуль, Новокаменка, Пресновка, Усердное).

Ряженые, помимо развлекательных и угрожающих действий, совершали и «пакостные»: заносили в дом замерзший навоз, вываливая его на пол, предлагали «купить карасей». Торговали «мукой» (мешками со снегом). Выносили за деревню дровни, вешали сани на деревья. Снимали с петель калитки, примораживали их. Разваливали поленницы дров. Вероятно, когда-то в этом реализовывались угрозы наказания за невыполнение договорных обязательств перед духами, а к началу ХХ в. превратилось в способ развлечения молодежи.

Рядиться на святки считалось грехом, поэтому на Крещенье смывали этот грех в «иордани» кресте, выдолбленном во льду реки или озера.

Казаки весь период святок катались на лошадях и с гор на санях, «глызах» (замороженном коровьем навозе), бычьих шкурах. В некоторых станицах устраивались и лошадиные скачки.

Одним из самых значимых святочных обычаев являлось гадание или ворожба, так как в дни зимнего солнцеворота нарушалась привычная структура мира, и проницаемость границы между «своим» и «чужим» можно было использовать для предсказания будущего³. Поэтому и ворожба проходила в пограничных областях, разделяющих мир духов и мир людей: в подполье, у ворот, в овине, бане, хлеве, на «росстанях» (перекрестках дорог), у проруби. Время суток выбиралось привычное для иного мира – вечер, полночь. Гадали чаще всего девушки, так как важнейшие перемены в жизни, изменения в социальном статусе ожидали именно их.

Наиболее распространенным гаданием было бросание валенка через ворота или забор: куда укажет носком, туда и замуж выйдешь. Направление ухода в другую семью можно было узнать, надев на голову квашонку: куда пойдешь – туда и замуж.

Захватывали руками бревенчатые венцы амбара или колья в заборе, считали их, приговаривая: «вдовец – молодец – сусек – мешок...». Если последним венцом (колышком) оказывался «сусек», значит муж будет богатый, если «мешок» – бедный. Если четное количество венцов (кольев) – к скорому замужеству.

Ловили в темноте овец в овчарне: поймаешь барана – выйдешь замуж в этом году, овцу – в девках сидеть. За шерсть схватишь – богатый муж будет, за вымя – бедный. По цвету шерсти определяли цвет волос будущего мужа.

Вытягивали из поленницы дрова: гладкое полено – муж будет красивый и добрый, сучковатое – страшный и злой.

Заносили курицу и петуха в дом и ставили на заслонку: если петух будет клевать курицу, то значит всю жизнь будешь с мужем ругаться. Смотрели, что будет клевать петух: зерно – богатый муж будет, уголь – бедный, зеркало – хвастливый (красивый), воду – пьяница. Если гадало несколько девушек, примечали, чью кучку зерна петух клюнет сначала, та девушка и первой замуж выйдет.

«Распространенным способом узнать своего суженого было гадание по сновидениям. На ночь в косу вплетали замок, ключ клали под подушку. Замки издавна считались лучшим средством для супружеского счастья, они как бы «замыкали его»⁴. Подобным же образом «замыкали» настоящий колодец, колодец из лучин, ведра с «молчаной» водой. Спать ложились со словами: «Суженый-ряженый, придешь к колодцу коня поить, приходи за ключом». Во сне должен был присниться жених. Иногда под подушку клали тараканов с приговором: «Таракан, таракан, веди меня по всем городам, приведи меня туда, где моя судьба». Ночью должен был присниться жених.

Ворожили по застывающим жидкостям (воску, олову, свинцу, белку яйца), которые выливали в холодную воду и по полученным фигурам судили о будущем.

На «росстанях», набрав в рот «молчаной» воды, прислушивались к почудившимся звукам: звон колокольцев – к свадьбе, плач, завывание, стук – к смерти, собачий лай – к плохой жизни.

Слушали под окнами соседних домов, о чем там говорят: по услышанному судили о будущем.

Распущенную косу опускали в прорубь: если волосы разделялись на две части, то это к скорому замужеству.

Клали сочень за пазуху и выходили на улицу: если встречалась девушка, то – «в девках сидеть», если мужчина или женщина – замужем быть. По имени встречного гадали об имени будущих мужа и свекрови.

Падали в сорочке на снег, смотрели на отпечаток: гладкий – к хорошей жизни, с трещинами – к плохой.

По количеству отблесков свечи, зажженной перед иконой, судили о количестве будущих детей.

Самым страшным и достоверным считалось гадание с зеркалом. В Большом Атмасе были записаны сведения о таком гадании, проведенным сестрой информатора и, по ее словам, сбывшемся через несколько дней. В полночь гадавшая девушка в одной ночной сорочке, распустив волосы, сняв нательный крест, открыла печную трубу и села около западни (погреба) перед зеркалом с тремя зажженными свечами. К ее ноге привязали веревочку, другой конец которой протянули к лежащим на полу подругам. Девушка долго смотрела в зеркало, в котором видела то бездну, то какие-то проблески. Через некоторое время из зеркала «выскочил сноп, который, повертевшись, исчез». Затем правым плечом вышел «жених». Как только он начал разворачиваться лицом, девушка, перекрестившись, закрыла зеркало, так как посчитала, что это был «нечистый» в образе жениха. Когда все перекрестились и «отчурались», в трубах и погребе раздался вой – это «выходил нечистый». Иногда образ жениха пытались увидеть в кольце, брошенном в стакан с водой.

У казачества не зафиксированы подблюдные гадания, которые имели место у крестьян-переселенцев начала ХХ в., а также некоторые другие виды ворожбы, что объясняется более архаичным укладом жизни крестьянской семьи. Но тем не менее и в казачьих поселениях помимо индивидуальных (каждый о своей судьбе) существовали и коллективные гадания (с зеркалом, с петухом и кучками зерна и т.д.), в которых видны следы древней общинной организации. Хотя при некоторых видах гаданий происходили казусы (парни подшучивали над девушками), но, в целом, отношение к ворожбе оставалось серьезным, в отличие от других обрядовых действий, перешедших в разряд игры и праздничных развлечений.

Завершался святочный цикл Крещением (6 января по старому стилю), когда происходило освящение воды в «иордани». Здесь в любую стужу купались рядившиеся на святках для смывания грехов. Тут же обращали в православие «киргизов» и других иноверцев, записавшихся в казачье войско. Освященной водой окропляли скот, ее набирали в различные сосуды и использовали для лечения. Предохраняясь от злых сил, на дверях, окнах, воротах, в хлеве рисовали углем, мелом или свечой кресты.

В святочном колядовании, сажании на шкуру первых славельщиков, посевании зерном, гадании, в костюмировании и играх ряженых находится много параллелей с областями средней полосы России, Поволжья и Восточной Сибири⁵. Обычай казаков « зазывать мороз вечерить» близок подобному обычаю белорусов и русских Поволжья⁶.

Одним из самых любимых и ярких праздников казаков была «широкая», «разгульная» Масленица, отмечавшаяся на последней неделе перед Великим постом. Зажиточные казаки начинали праздновать Масленку с понедельника, те, кто был победнее – с четверга. Основным развлечением всех возрастов являлось катание на лошадях, украшенных медной сбруей, яркими бумажными цветами, лентами, «шаркунцами» (колокольцами). Богатые казаки разъезжали в разукрашенных кошевках с ковриками, запрягали по две-три лошади. Масленицу называли «конским рыданием», так как в эти дни «сильно маяли лошадей». Обязательно катали молодых девушек и женщин, с песнями под гармонику. Иногда катали на бычьих шкурах, привязанных к саням, что, вероятно, должно было способствовать появлению потомства и богатства (шкура – символ богатства).

У сибирского казачества существовал интересный обычай лошадиных скачек, который назывался «байга» («байга» казах. – лошадиные скачки и игры). Он распространился благодаря этнокультурному влиянию местных кочевников и военнизированному быту казаков. Бега проводили в несколько этапов в зависимости от возраста участников. В среду соревновались подростки, в четверг – юноши, в пятницу – взрослые казаки. Таким образом молодое поколение готовилось к военной службе. Опасная и суровая казачья жизнь предъявляла особые условия и к женщинам-казачкам, которые, под стать своим мужьям, занимались верховой ездой. Так еще в начале ХХ в. в Боголюбово сохранялся обычай участия в конских скачках женщин.

Повсеместным было катание с ледяных гор – «катушек», устроенных по спускам к реке или сделанных из досок. Катались на санках, шкурах, в корытах, на «лотках» (дощечках с углублением посередине). На льду реки замораживали кол, на который надевали колесо с прикрепленным к нему шестом, к шесту привязывали санки. Колесо раскручивали пять-шесть человек, катая по кругу других.

В Большом Атмасе, Медвежке, Первотаровке на «Масленную» ходили ряженные старухами, стариками, женихами, животными (козлами), вымазанные сажей, в вывернутых полушубках и шапках.

Все участвовавшие в масленичном гулянии отмечали разнообразие кушаний. Несмотря на запрещение церкви употреблять в пищу в «сыропуст» мясо, казаки ели мясные и рыбные пироги, пельмени, пекли блины, булочки, шаньги и т.д.

В субботу или воскресенье масленичной недели устраивали «поминки»: варили кисель, суп, пиво, иногда ходили на могилки к умершим родственникам «прощаться». В воскресенье («прощеный день», «целовник») делали соломенное чучело, на которое надевали шапку, пиджак, катались с ним, а вечером оставляли на краю села или бросали в костер (Конюхово). Но чаще проводы Масленицы ограничивались простым разведением костров, в которых сжигали солому. Иногда солому обвязывали веревкой, поджигали и верхом на лошадях возили по селу. В Бишкуле лагушки из-под дегтя надевали на палки, поджигали и двое верховых возили их по улицам. В Кабаньем на старые сани наваливали солому, зажигали и возили по селу, пока не сгорит. В Соляном горящую солому носили на палках. Костры раскладывали общие для нескольких дворов, всей деревни или около каждого двора. Через костры проезжали на лошадях, запряженных в сани, прыгали верховые и пешие. Здесь явно прослеживается связь с солярным и аграрным культами, а также с культом предков⁷. У сибирских казаков произошло совмещение проводов-похорон, характерных для южнорусской традиции, и обычая возжигания костров, свойственного северорусской традиции, что и нашло отражение в сожжении соломы на движущихся санях, ношении зажженных соломы и лагушек по станице.

Подготавливая морально детей к Великому посту, родители, показывая на костер, говорили: «Блины, масло, молоко сгорели, их есть теперь нельзя, только поствовать можно» (Песчанка). Сокрушались: «Масленица-сковородница обманула нас, посадила на редьку да на квас!» (Первотаровка).

Особые обряды были связаны с молодоженами, поженившимися в прошедший мясоед. Отношения между полами в это время были более свободными, чем в обычные дни. Катание с гор сопровождалось поцелуями. Особенно часто принуждали целоваться молодоженов, которых также катали на шкурах и заставляли прыгать через костры. «Молодого» валяли в снегу, требуя с него «выкуп» – бутылку, или скатывались на нем с горки. Обязательным для «молодых» было посещение в Прощеное воскресенье тещи, которая угощала их блинами. Неустойчивость социального статуса «новоженов», когда они до появления детей не считались полностью вошедшими в социальную группу взрослых, отразилась в обычае, зафиксированном в Архангельском: молодые на Масленицу гуляли отдельно друг от друга – он с «ребятами», она с «девчатами». Все эти обряды, связанные с молодежью, по мнению исследователей, несли определенную функцию: они должны были способствовать получению обильного урожая, приплода скота и повлиять на потенцию самих участников обрядов⁸. Не случайно здесь присутствуют и очистительные обряды (прыгание через костер, катание в снегу), и отголоски наказания за невыполнение обязательств по воспроизводству потомства (катание на молодом с горки). Обычаем посещения тещи демонстрировалось уважительное отношение к старшему поколению, а также благодарность семье жены за воспитание дочери. Обряды с молодоженами, катание на лошадях, с гор, поминовение усопших были известны повсеместно⁹.

Специфичной для Сибири и очень популярной среди сибирских казаков была игра «взятие снежного городка». Снежная крепость строилась за селом, на росстанях, иногда и в центре села. Вырубали из затвердевшего снега «камни» и складывали «город», высотой, примерно, в три метра. Его охраняли пешие, а нападали всадники, которые на подходе к «городку» спешивались, а иногда прямо на лошадях должны были разрушить расписанную углем крепость и достать бутылку, стоявшую на воротах, или флаг, закрепленный на самом высоком месте. Защитники махали трещотками, кнутами, чтоб испугать лошадей. Если был свален хотя бы один «камень», «город» считался взятым. Победителей «мылили» (валяли в снегу) и награждали ведром самогона. Это описание во многом совпадает с описанием этой игры, сделанным в Восточной Сибири¹⁰.

В воскресенье вечером заканчивалось масленичное гуляние, и люди перед Великим постом просили друг у друга прощения за «вольные или невольные обиды», причиненные за год. В «чистый» понедельник с утра в печи обжигали горшки, чтоб «сжечь жир и молоко», а казахи собирали у православных казаков все печеное, жирное, молочное – то, что осталось от праздника. На этом «разудалая Масленка» заканчивалась. Начинался семинедельный Великий пост.

Особо отмечаемым днем в период поста являлся День сорока великомученников – 9 марта. Казачки в этот день стряпали печенье в форме птиц – «жаворонков», у которых вместо глаз были воткнуты пшеничные зернышки. Маленькие ребятишки клали их на столбы, бегали и кричали:

Иногда к печенью привязывали веревочки и размахивали ими, залезали на крыши домов и бросали оттуда «скворчиков» прямо в снег, а потом подбирали и съедали. В Бишкуле рано утром пекли сорок печений в виде летящих птиц, давали играть с ними детям. Съедали его только на третий день. Стряпание «птиц», имитация их прилета осуществлялись древними земледельцами согласно магии подобия с целью ускорить прилет птиц и наступление весны. Этому должны были способствовать заклинательные формулы, поднятие «жаворонков» выше к солнцу и стремление «утроить» их призывную силу. К началу ХХ в. этому древнему обряду не придавалось уже серьезного значения и он превратился в детскую игру. Закликание весны в Европейской России имело место в областях, граничащих с Белоруссией и Украиной¹¹.

В Вербное воскресенье (последнее воскресенье перед Пасхой) освящали в церкви вербу, после чего ее, украшенную бумажными цветами и ленточками, хранили на божнице. Иногда для нее мастерили соломенный домик. Взрослые ударяли детей вербой с приговором: «Верба-хлест, бей до слез, до красного яичка! Будьте, дети, здоровыми, честными, трудолюбивыми». Хлестали друг друга: «Верба – хлест бьет до слез, Масленица коровья бьет на здоровье!» Через неделю вербу сжигали или бросали в стайку корове. Оставшейся вербочкой в Егорьев день выгоняли скот в первый раз в поле. В Соляном на следующий день после первого выгона этой же вербой гоняли коров на прорубь. В обрядах с освященной вербой проступают следы контагиозной магии: ударение вербой должно было «передать живительные соки растения животным, людям, принести благополучие»¹².

В последний четверг перед Пасхой (Великий четверг) производили очистительные обряды: сжигали старую обувь и одежду, обрызгивали дворы святой водой, мыли иконы, избы, ходили в баню. Казаки окуривали свой скот вереском, ладаном, богородской травой, метили его путем подрезания ушей, прокалывания дырочек и т.д. Четверговую золу, собранную в печи до восхода солнца, применяли для лечения скота, сыпали в лук при посадке, посыпали вдоль стен для предохранения от блох, закапывали по четырем углам огорода. Существовала уверенность в том, что деньги, пересчитанные в этот день, будут в достатке в течение всего года. Казаки приносили из церкви свечу и ставили ею на матице крест. Аграрный и скотоводческий характер четверговой обрядности, связанной с катартическим (очистительным) и имитативным видами магии, проступает особенно четко.

Пасха – переходный праздник, отмечавшийся целую неделю. В пасхальном ритуале особое место занимала обрядовая пища, состоящая из кулича, крашенных яиц, масла, творога, испеченного поросенка, гуся, которых «святили» в церкви. Казачки готовили к этому дню специальный сыр из творога, изюма и сметаны, выложенных на сутки в специальную четырехугольную форму, расширенную кверху, с выдавленными по бокам крестами. Когда приходили из церкви, первыми разговлялись женщины и обязательно яйцами, которые красили луковой шелухой и богородской травой.

Освященные яйца клали за икону, где они, не портясь, лежали целый год, крошили в семена, клали в пригон («чтобы скотина велась»), скармливали скорлупу курам, «чтоб лучше неслись». Яйцо как символ зарождения новой жизни должно было способствовать расцвету природы и будущему изобилию.

Любимыми играми казаков были катание яиц и битье яйцами. Первая игра устраивалась на лужайке, где по диаметру 2–3 м убирали траву и ставили лоток на высоту 10–30 см. Яйца участников раскладывали по кругу. Тот, кто скатывал яйцо по лотку, забирал себе те яйца, которые были задеты скатившимся яйцом. Смысл этой игры заключался в том, чтобы собрать как можно больше яиц.

Популярным развлечением молодежи на Пасху было катание на качелях,

которых существовало несколько видов: два столба с перекладиной, на которой крепилась веревка; столб с колесом наверху, к которому привязывались веревки с петлями на концах; доска на бревне, на которой прыгали. С Пасхи начинали водить хороводы с песнями, играми, обязательными поцелуями в кругу:

В начале ХХ века древнейшее значение раскачивания и хождения по кругу как способов пробуждения природы и стимуляции роста растительности было забыто, но весенние гуляния были основным средством общения молодежи и поэтому на первый план выступала брачная тематика песен и игр.

На девятый день после пасхального воскресенья отмечали Родительский день, когда шли на кладбище и поминали умерших родственников.

В пятидесятый день после Пасхи праздновалась Троица, а перед ней, в четверг, Семик. Березовыми ветками, кукушкиными слезками украшали в избе, затыкали их за иконы, наличники. Березы ставили под окна, украшали ими в церкви. В Семик девушки тайно шли в лес и завивали на березах венки, завязывали «воротца»: березки привязывали верхушками друг к другу через дорогу или приплетали к траве. Существовало поверье: если верхушки разойдутся, то загадавшая девушка выйдет в этом году замуж. В Троицу щли смотреть венки: если венок завял – к беде, зеленый – к счастью и замужеству. Сломленные венки девушки надевали на головы и отправлялись вместе с парнями на реку или озеро, где венки опускали на воду, гадая: куда поплывет венок – туда и замуж отдадут, потонет – к смерти.

В Архангельском и Соляном украшенную лентами, шарфами, бумажными цветами березку носили по улицам, вокруг нее водили хороводы и пели:

Вечером березку бросали в воду или оставляли на краю станицы. В Усердном существовал обряд кумовства: девушки целовались через венок и назывались «кумами на всю жизнь». Здесь же устраивали общую трапезу, когда ели яичницу и целовались с парнями. Почти во всех казачьих поселениях проходили всеобщее гуляние в лесу, пение под гармонь, катание на лодках и угощение яичницей, которую из-за того, что ели всем селом, называли «селянкой» (Первотаровка).

В субботу или воскресенье троицкой недели поминали умерших родственников блинами, яйцами, крашенными богородской травой и березовым листом, «панахидой» (кутьей). Служили в церкви заупокойную панихиду. Девушки вешали на могильные кресты сплетенные из цветов и березовых веток венки.

С троицкой неделей тесно связаны представления о русалках и самоубийцах, которых в Семик, единственный раз в году, отпевали в церкви. На Троицу поминали погибших казаков, пели в церкви: «Спаси, Господи, люди твоя и благослови настояние твое, и победуй христолюбивое наше воинство!» (Большой Атмас).

Обычай украшать березку был более всего характерен для русских средней полосы России, Поволжья и Восточной Сибири¹³. Кумовство девушек было распространено в средне- и южнорусских областях, а поминовение умерших – в северных губерниях России¹⁴.

Праздник Семика-Троицы, имеющий древнейшую основу подготовки девушек к принятию во взрослые члены общины с его очистительными, предохранительными, продуцирующими обрядами в рассматриваемый нами период сохранил эротическую символику и осознавался как праздник перехода из одной возрастной группы в другую¹⁵.

Брачно-семейную направленность имел и праздник Ивана Купалы, 24 июня, день летнего солнцеворота. Накануне, в день Аграфены Купальницы, в Дубровном замужние женщины собирались вместе и, взяв с собой воду, шли к «молодухе», недавно вышедшей замуж, вызывали ее из дома и обливали водой. «Молодуха» приглашала женщин в дом, угощала их, а затем шла вместе со всеми « купать» остальных. На Аграфену собирали травы и клали их под «иванову росу» – по поверьям, эти травы приобретали особую силу. У казаков сохранилась легенда о папоротнике, цветок которого надо искать в ночь на Купалу. В Новоникольском накануне Купалы девушки гадали: молча бегали в одиночку за колосками в поле, клали их за пазуху или в волосы, а дома смотрели – если колосок оказывался распустившимся, то загаданное девушкой желание сбудется. С Ивана Купалы начинали купаться, обливали друг друга водой, подкарауливали тех, кто проходил по улице. В реку затаскивали насильно всех подряд, особенно девушек. Верили, что благодаря этому вечером обязательно пойдет дождь. С этого дня начинали делить паи и заготавливать березовые веники.

Купальские обряды сибирских казаков имеют общие черты с обрядами южнорусских, украинских и белорусских областей, где этот праздник являлся наиболее ярким¹⁶.

А.Н.Веселовский считал, что этот праздник ведет свое начало от «общинно-родового праздника, знаменовавшегося браками и принятием в род, в общение предков»¹⁷. Это подтверждается и обычаями обливания «молодухи» и купания молодежи в реке как очищения перед вступлением в брак, и поверьем о том, что солнце в этот день всходит красивее, чем обычно, и общей эротической направленностью праздников Семика-Троицы и Ивана Купалы. В момент наивысшего расцвета природы люди стремились с помощью различных обрядов передать растительную силу земли девушкам, готовящимся к браку и материнству. Обливание водой и потопление березки в земледельческую эпоху воспринимались как обряды вызова дождя, такое отношение к ним сохранялось в определенной степени и в начале ХХ в. В целом праздники Семика, Троицы, Ивана Купалы в рассматриваемый период осознавались как праздники совершеннолетия, подготовки к перемене социального статуса и являлись основным средством общения и развлечения молодежи в весенне-летнее время.

В летний и осенний период особо знаменательных праздников больше не было, кроме дней, когда запрещалось работать – Петров день, Ильин день («грозный праздник»). После окончания жатвы те, кто нанимали работников, устраивали для них богатое застолье, а первый и последний снопы освящали в церкви. Под образа клали сжатые колоски.

Большой популярностью у казаков пользовались престольные праздники, которые в каждом селе были свои. Так, в Никольском отмечали Девятую пятницу (вторая после Троицы), в Боголюбово – Николу, в Надежке – Покров. Все престольные праздники проходили примерно по одному сценарию: молебен, угощение вином на площади, речь атамана, гуляние с песнями, играми, плясками в лесу. В Татарке престольным был праздник «Мать Елена», проходивший весной. Назван так был, по преданию, в честь богатой казачки Елены, жертвовавшей много денег в пользу церкви (на самом деле, это был праздник равноаппостольных Константина и Елены). Праздник длился один день. С утра казаки уезжали в лес, где проводилась служба. Все молились, а затем садились за столы, расставленные в лесу. Пили за здоровье храбрейших казаков, вспоминали подвиги уроженцев села, говорили о тех, кто в данный момент нес службу, молились за их здоровье. Под вечер возвращались в деревню, где продолжалось гуляние до поздней ночи. Престольные праздники являлись прекрасной возможностью общения и поддержания родственных отношений, поэтому казаки знали все «престолы» ближних и дальних деревень и считали своим долгом посетить родных и близких в эти дни.

¹Токарев С.А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX – начала ХХ в. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957. – С. 142.

² Токарев С.А. Маски и ряженье // Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. – М.: Наука, 1983. – С. 190.

³ Байбурин А.К. Ритуал: свое и чужое // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. – Л.: Наука, 1990. – С. 8.

⁴ Маслова Г.С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX – начала ХХ вв. – М.: Наука, 1984. – С. 37.

⁵ Болонев Ф.Ф. Народный календарь семейских Забайкалья (вторая половина XIX – начало ХХ в.). – Новосибирск: Наука, 1978; Зернова А.Б. Материалы по сельскохозяйственной магии в Дмитровском крае // Советская этнография. – 1932. – №3. – С. 15–52; Коринфский А.А. Народная Русь: круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. – М., 1901.

⁶ Гурский А.И. Зимняя поэзия белорусов: По записям XIX–ХХ вв. – Минск: Наука и техника, 1980; Традиционные обряды и обрядовый фольклор русских Поволжья. – Л.: Наука, 1985. – С. 39.

⁷ Велецкая Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. – М.: Наука, 1978. – С. 87, 120–131.

⁸ Носова Г.А. Картографирование русской масленичной обрядности (на материалах XIX – начала ХХ в.) // Советская этнография. – 1969. – № 5.

⁹ Авдеева Е.А. Очерки масляницы в Европейской России и Сибири, в городах и деревнях // Отечественные записки. – 1849. – Т. 52. – № 2. – С. 224–228; Анохина Л.А., Шмелева М.Н. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем: На примере городов Калуга, Елец, Ефремов. – М.: Наука, 1977. – С. 286–288; Богатырев П.Г. Верования великороссов Шенкурского уезда // Этнографическое обозрение. – 1916. – № 3–4. – С. 77; Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. – СПб.: ТОО Полисет, 1994. – С. 357–373; Снегирев И. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. – М., 1857. – Вып. 1. – С. 120–137; Соколова В.К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев белорусов: XIX – начало ХХ в. – Л.: Наука, 1979. – С. 38–42; Традиционные обряды... – С. 27–39.

¹⁰ Красноженова М.В. Взятие «снежного городка» в Енисейской губернии // Сибирская живая старина. – Вып. 2. – Иркутск, 1924; Новиков А. Несколько заметок о сибирской масленице // Сибирская живая старина. – Вып. 8. – Иркутск, 1929.

¹² Токарев С.А., Филимонова Т.Д. Обряды и обычаи, связанные с растительностью // Календарные обычаи... – С. 155.

¹³ Болонев Ф.Ф. Народный календарь... – С. 134–138; Зернова А.В. Материалы... – С. 28; Селиванов В.В. Год русского земледельца // Сочинения. – Т. 2. – Владимир, 1902. – С. 25; Снегирев И. Русские... – С. 382; Соколова В.К. Весенне-летние... – С. 382; Традиционные обряды... – С. 61–66.

¹⁴А.И. Русский Семик // Этнографическое обозрение. – 1900. – № 2. – С. 163–166; Елеонская Е. Крещение и похороны кукушки в Тульской и Калужской губерниях // Этнографическое обозрение. – 1912. – № 1–2. – С. 146–154; Завойко Г.К. Гадания у крестьян Владимирской губернии // Этнографическое обозрение. – 1915. – № 1–2. – С. 115; Кедрина Р. Обряд «крещения и «похорон кукушки» в связи с народным кумовством // Этнографическое обозрение. – 1912. – № 1–2. – С. 101–139; Харузина В. Обряд «крестить кукушку» в Орловской губернии // Этнографическое обозрение. – 1912. – № 1–2. – С. 140–145.

¹⁵ Бернштам Т.А. Совершеннолетие девушки в метафорах игрового фольклора (Традиционный аспект культуры) // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. – СПб.: Наука, 1991. – С. 234–256.

¹⁶ Веселовский А.Н. Гетеризм, побратимство и кумовство в купальской обрядности // Журнал министерства народного просвещения. – СПб. – 1894. – Февраль; Курочкин А.В. Растительная символика календарной обрядности украинцев // Обряды и обрядовый фольклор. – М.: Наука, 1982. – С. 138–163.