М.К. Чуркин

По определению Д.К. Зеленина принадлежность однодворцев к одному военно-служилому сословию, одинаковые условия жизни в степи, на окраине государства, однородная военно-полевая служба с частыми пространственными перемещениями, способствовали тому, что из сословия однодворцев со временем сформировался особый этнографический тип. Исследователь справедливо отметил целый ряд специфических элементов, характерных для организации быта однодворческих хозяйств. В описании устройства двора, он выделил широко распространённую у однодворцев практику расположения амбаров за домом, а не перед ним, как это было принято у российского крестьянства, существование отдельного помещения для варки пищи летом, определение особого места для «святого угла» при входе у двери [1, с. 42].

Образ жизни однодворцев, как военного сословия, способствовал оформлению и других специфических моделей организации двора, внешним проявлением которых в XVIII–XIX вв. являлась практика строительства домов внутри двора, заборами на улицу, чего не наблюдалось у владельческих крестьян. По мнению курского исследователя второй половины XIX в. И. Вернера, данное обстоятельство объяснялось традицией: однодворцам, в бытность их военно-служилыми людьми, приходилось жить в условиях постоянной опасности, в результате чего их дома по своему внешнему виду часто напоминали крепости [2, с. 226]. Соображения И. Вернера вполне соответствуют и наблюдениям за опытом возведения построек в однодворческой среде Воронежской губернии: в помещичьих сёлах и деревнях…избы окнами на улицу, а у однодворцев внутри дворового пространства [1, с. 62].

Важную роль в укреплении групповой идентичности однодворцев играла их историческая память о принадлежности к военно-служилому классу, дворянству, что неоднократно констатировалось очевидцами и фиксировалось исследователями. Д.К. Зеленин утверждал, что наследственная дворянская гордость однодворцев – характерная черта, о которой говорят практически все наблюдатели. Данная черта закреплялась в прозвищах, полученных орловскими и тульскими однодворцами от их соседей – помещичьих крестьян: «индюхи» и «алая кровь» [1, c. 66]. По заявлениям местных статистиков, «…наниматься в экономию местным однодворцам мешает старинная родовая гордость, сознание того, что в них также течёт «дворянская кровь», что предки их если и не Рим спасли, то всё же были дворянами, сами имели батраков и даже крепостных крестьян» [3, с. 1309]. По свидетельству Н. Добротворского «четвертники-однодворцы жили сами по себе и, в силу привилегированного по роду («дворянская костка») положения, не сближались с крестьянами и смотрели на них с пренебрежением…» [4, с. 206].

Сохранение памяти однодворцев о принадлежности к дворянству отмечал В.И. Семевский в статье, опубликованной в 1879 году: «..с польскою шляхтою однодворцы имели еще и другое сходство – они заявляли претензий больше, чем имели основания по своему положению. В своих наказах они постоянно хлопочут о том, чтобы их не смешивали с крестьянами, исключили бы из подушного оклада и называли бы детьми боярскими, а не то и прямо ходатайствуют о причислении к дворянам …» [5, с. 35]. Как отмечает тот же автор, «претензий этих они не оставили и позднее, так, что в восьмидесятых годах в Курской губернии местные власти были завалены просьбами однодворцев об исключении их из подушного оклада и причислении к дворянам …» [5, с. 36]. По утверждению Н. А. Благовещенского, «однодворцы, являясь прямыми потомками служилого, поместного сословия, не могли не унаследовать от своих предков той доли изолированности, которая была некогда создана личным испомещением служилого человека …» [6, с. 481].

Сословная идентичность однодворцев, как лиц дворянского звания, формально поддерживалась и юридически (вплоть до 1840-х гг.), что выражалось в праве владения крепостными крестьянами. Каким образом могли владеть крестьянами однодворцы, когда они сами положены были в подушный оклад при Петре I? Это объясняется происхождением однодворцев от прежних служб служилых людей, причём в состав однодворцев вошли не только низшие чины, но и дворяне, чьи земли иногда были населены крестьянами; кроме того, у этих служилых людей были иногда земли, пожалованные в вотчину. Сенатский доклад 1798 г. объясняет происхождение однодворческих крестьян именно добровольной припиской при Петре некоторых дворян в однодворцы. Но не только дворянам давались населённые земли; однодворцы в своих наказах заявляли, что населённые имения получали прежние рейтары и драгуны [5, с. 51–52]. Ещё одним источником происхождения однодворческих крестьян – дозволение владеть взятыми в плен людьми. Когда дворянам при Екатерине II было даровано право отпускать своих крестьян на волю, однодворцы такого права не получили. В Курской губернии солдат из однодворцев отпустил на волю 9 крестьян, которые сразу же были зачислены в однодворцы. Отпущенных крестьян обязали вернуть в прежнее состояние [5, с. 53].

В результате следующего правительственного шага, произведённого в 1786 г. однодворцы и однодворческие крестьяне были уравнены в податном отношении. К 1830–1840-м гг. на более чем 1 млн. однодворцев насчитывалось уже порядка 11 тыс. однодворческих крестьян. Именно в этот период однодворцы селились, как правило, со своими крестьянами одним двором и относились к своим крепостным, скорее, как к наемным работникам.

Подводя промежуточный итог, можно констатировать, что однодворческое население на западных окраинах российского государства было, также как и многие другие группы втянуто в процессы этнографической миксации. Однако, подобно староверческим общинам и лицам казачьего звания, однодворцы не трансформировались в субэтнос.

Прежде всего, отметим, что принадлежность к субэтносу характеризуется не только общностью хозяйственных, бытовых и культурных характеристик, но и рельефно выраженной групповой идентичностью, основанной не только на осознании принадлежности именно к данному сообществу, но и на противопоставлении другим локальным объединениям. Трудно отрицать тот факт, что в хозяйственном и бытовом отношении однодворцы, как локальная группа в отдельных компонентах соответствовала субэтническим характеристикам. В то же время, статус однодворцев как локального сообщества, сконцентрированного на западных окраинах государства, в конкретно-историческом контексте протоимперской и имперской политики, не мог не оказать воздействия на идентификационные процессы в однодворческой среде.

В этой связи, отчётливо прослеживается присутствие политических, экономических и конфессиональных факторов, инициирующих кризис идентичности локальной группы однодворцев и её переформатирование. Общеизвестно, что сословие однодворцев сформировалось из русских детей боярских окраинных городов, стрельцов, солдат, рейтаров, драгун, копейщиков, пушкарей, засечных сторожей и обедневших дворян, городовых, рязанских и донских казаков. Понятие «однодворец» прочно вошло в официальные документы уже к середине XVII в. и обозначало людей, которые сами и их предки в прошлом служили в дворянском ополчении, но из-за бедности и запустения земель больше служить не могли, так как все их поместье состояло из одного двора. Сложившаяся ситуация устраивала власти, поскольку однодворцы жили по южной лесостепной границе и своим присутствием на этих землях способствовали их хозяйственному освоению и, кроме того, могли выступить в их защиту в случае прямой военной угрозы.

В начале XVIII в. ситуация кардинально изменилась. Южная граница государства отодвинулась далеко в степь, и служилые люди, поселенные между Тульской (направление Шацк-Тула-Брянск-Путивль) и Белгородской оборонительными линиями (Козлов-Коротояк-Белгород-Ахтырка), оказались уже не на границе, а внутри страны, а оборона границ была возложена на регулярное войско.В период петровских реформ необходимость содержать военно-земледельческий слой крестьян в центральных районах страны, по сути переставших быть окраинами, окончательно исчезла. Часть представителей этой категории была включена в состав дворянства, но значительная доля по бедности и измельчанию земельных наделов оказалась причисленной к податному сословию и перешла в разряд государственных крестьян.

Здесь необходимо отметить тот факт, что государственная политика на западных окраинах Московии и Российской империи традиционно была ориентирована на преодоление сепаратизма и поддержание русской национальной идентичности. Одной из характерных черт такой политики являлось стремление власти не столько к русификации этих территорий, сколько к распространению крупного дворянского землевладения, призванного противодействовать консолидации польской и украинской аристократии. Данная проблема актуализировалась в 1830-х гг., когда западные губернии Российской империи были охвачены волной польских восстаний. Именно в этот период происходит окончательное оформление локального сообщества однодворцев западных окраин империи, что ставило целью ослабление позиций польской шляхты. Согласно Высочайшего указа 19 октября 1831 г. шляхта, не доказавшая своё дворянское происхождение обращалась в сословие городских и сельских обывателей, получая, чаще всего, статус однодворцев. Однодворцы западных губерний подразделялись на оседлых (имеющих собственные земли или живущих из оброка на землях помещичьих) и неоседлых (проживающих в помещичьих домах и у частных лиц в услугах и должностях). Все лица, не доказавшие своего дворянского происхождения, должны были приписаться к одному из вышеназванных разрядов. При этом, однодворцы имели право переходить из одного селения в другое, вступать в городские сословия. Неприписанные однодворцы получали статус бродяг, со всеми последствиями [5, с. 63]. Интересное замечание содержится в Высочайше утверждённом положении от 14 января 1834 г., которое косвенно указывает на попытки имперских властей «умиротворения» окраин: однодворческим обществам предоставляется отдавать в зачёт будущих наборов, невзирая на семейные очереди, участвовавших в последних беспокойствах и тех, кои, вообще, по образу жизни оказываются подозрительными и неблагонадёжными [5, с. 65].

19 октября 1833 г. состоялось Высочайшее повеление о переселении из Подольской губернии до 5 000 семей шляхты в Кавказскую область. Резолюция государя: «Правила сии считать не для одной Подольской губернии, но и для прочих всех западных губерний» [5, с. 66]. В правилах содержалось замечания о необходимости причислить не приписанных однодворцев к бродягам. На основании разработанных правил, было разрешено переселять однодворцев только способных к земледелию и добропорядочного поведения.

Таким образом, пусть и формальная принадлежность однодворцев западных губерний к дворянству настораживала власти, вызывала опасения дальнейшего слияния русского и польского элемента на окраинах. В связи с данным обстоятельством, имперские власти в 1850-х гг. принимают ряд мер, направленных на перевод однодворцев в государственные крестьяне. Высочайший манифест 11 января 1850 г. гласил: «…живущие на казённых и собственных землях и приписанные к ним неоседлые однодворцы состоят в ведомстве МГИ и сравнены в порядке управления и в повинностях с государственными крестьянами [5, с. 79]. Перепись 1854 г. имела целью ввести однодворцев в состав обществ государственных крестьян. По результатам 9-й народной переписи однодворцы вошли вместе с государственными крестьянами в сказки и наравне с крестьянами были подчинены единым правилам о рекрутской повинности [5, с. 82].

Кризис идентичности однодворцев великороссийских губерний – Воронежской, Курской, Орловской, Тамбовской и др., был в значительной степени обусловлен факторами хозяйственно-экономического характера. Предками однодворцев были служилые люди, владевшие землёй на поместном, а иногда и на вотчинном праве. Другими словами, на праве частного, но не общественного владения.Перешедшая во владения однодворцев земля измерялась ранее четвертями, поэтому появилось название – четвертные. Несмотря на то, что переход от четвертного владения к общественному у однодворцев наметился уже на рубеже XVI–XVII вв., он был пролонгирован во времени, способствовал экономической дифференциации сообщества однодворцев, являлся поводом для формирования конфликтных ситуаций.

По свидетельству Я. Соловьёва, основанному на личных наблюдениях, «однодворческие селения, которые не разделили свои потомственные четвертные земли по душам, несмотря на переложение податей с душ на землю, отличаются недоимками. Земли обрабатываются ими весьма дурно…Однодворцы же, разделившие свои земли по душам делаются хорошими хозяевами и исправными плательщиками податей» [7, с. 40]. По наблюдениям г-на Домонтовича, в Орловской и Курской губерниях между селениями однодворческими и общинными нет заметной разницы в экономическом положении; что же касается агрикультурных условий, «то все неудобства общинного владения, в однодворческих селениях существуют в той же степени, что и у остальных крестьян» [7, с. 40–41]. В Курской губернии, по словам В.И. Орлова, «первое знакомство с бытом четвертных владельцев поражает наблюдателя картиной благосостояния, необычной среди крестьян. Многие имеют 4–5 лошадей, арендуют много земли, постройки у них хорошие. Однако дальнейшие наблюдения показывают, что всё вышеописанное относится к тем владельцам, у которых размер надела в 3–4 раза больше, чем у душевых крестьян. Там, где надел мал, хозяйство расстраивается быстро и сильнее, чем у общинников [7, с. 41].

Во многом поэтому, значение общинного элемента постепенно усиливалось, что приводило к стиранию различий между однодворческими и государственными крестьянами. Отметим, что первый шаг по превращению однодворческих хозяйств в общинные был сделан ещё в 1766 г., когда по инструкции земля стала отмежевываться не порознь каждому из однодворцев, а «на всю округу», всем жителям села. По статистике из 20 623 ревизских душ государственных крестьян Раненбургского уезда Рязанской губернии 19 714 принадлежали прежде к разряду однодворцев [7, с. 27]. При местных исследованиях удалось выяснить, что почти все душевые крестьяне Раненбургского уезда и часть крестьян Данковского и Скопинского уездов, были когда-то однодворцами, владели землёй на наследственном праве, но затем, в разное время, перешли к общинному владению.

Механизм переходаот четвертного владения к душевомубылследующий: когда неравномерность владения у различных семей становилась заметной, малоземельные начинали агитацию о переделе всей земли по душам. Они составляли многочисленную и дружную группу и скоро склоняли на свою сторону преобладающее большинство домохозяев. Стоявшее за передел большинство уговаривало, уламывало остальных; многих подпаивали, портили их посевы, увозили со дворов телеги, бывали случаи поджогов [7, с. 29]. Поводом к переделу четвертной земли по душам во многих случаях послужило размежевание крестьян из чересполосицы с помещиком; перевёрстка всей земли была неизбежна и на неё опирались «душевые»: «делить, так уж делить по новому, по душам» - после чего начиналась агитация.

Существенным обстоятельством (наряду с общностью хозяйственной деятельности), определившим процесс интеграции однодворцев в разряд государственных крестьян, являлась конфессиональная однородность групп, ставшая своеобразным маркером этнокультурной идентичности как четвертных, так и общинных землепашцев. Исследователи неоднократно отмечали отсутствие в однодворческой среде фактов уклонения в раскол. Объясняется это, прежде всего тем, что дворянам, как военно-служилому сословию было свойственно понимать себя в качестве представителей государственных интересов на окраинах и, как следствие, в качестве носителей и защитников православной веры. Кроме того, продолжительный жизненный опыт предков однодворцев в «степи», в некотором отдалении от институций официального православия, способствовал распространению в их среде религиозного либерализма, совершенно неприемлемого старообрядческими и сектантскими общинами.

Сближению однодворцев с государственными крестьянами и выработке общих с ними платформ идентичности, в определённой степени содействовали и миграционные процессы, ставшие во второй половине XIX в. неизменным атрибутом российской действительности. Агрикультурный кризис, наиболее отчётливо проявившийся в губерниях черноземного центра империи, естественным образом втягивал в водоворот переселенческого дела значительную массу крестьянского населения, вне связи с этнокультурной или этноконфессиональной принадлежностью. Характерно, что степень вовлечённости дворян-землепашцев центрально-черноземных областей в переселенческое движение, несмотря на ограничения, имевшие место именно в отношении данной категории мигрантов, была достаточно высокой, что подтверждается большим объёмом прошений и ходатайств, отложившихся в архивных фондах Российского государственного исторического архива [8]. Следует отметить, что потенциально однодворцы, как четвертные и общинные, наиболее адекватно вписывались в общую миграционную парадигму, представлялись имперским властям вполне подходящим переселенческим элементом в силу исторически закреплённого колонизационного опыта. По свидетельству исследователя Г. Германова «однодворцы очень склонны к переселению из одного уезда в другой и, особенно в дальние пограничные губернии, где они находят порядок вещей, во многом сходный с тем, который лет сто назад господствовал в Воронежском крае» [9, с. 225].

Весьма характерным можно признать замечание переселенческого чиновника, в котором в равной степени оказались запечатлены как специфические черты дворян-землепашцев, так и универсальные признаки крестьянской идентичности: «По складу своей жизни дворяне-землепашцы в большинстве случаев ни чем от крестьян не отличались. Однако, в административном отношении они выделялись тем, что не участвовали в сельском и волостном общественном управлении, не несли мирских сборов и не отбывали натуральных повинностей. Тем не менее, имущественное их положение весьма часто было совершенно неудовлетворительным; многие не сохранили уже ни клочка собственной земли и вели хозяйство на земле арендованной. Многие превращались в батраков. Естественно, что при таких условиях среди них возникла мысль о переселении» [10, л. 81–82 об.].

Подводя итог, отметим, что период XVIII – начала ХХ столетий, оказался для российских однодворцев временем значительных социокультурных трансформаций. Cохраняя дисперсно признаки этнокультурной идентичности, однодворцы постепенно «дрейфовали» к состоянию субэтноса. Однако, в силу обозначенных выше политических, хозяйственно-экономических и конфессиональных факторов данный процесс был перенаправлен в сторону сближения локального сообщества однодворцев с государственным крестьянством, что в известной степени стимулировалось общим состоянием аграрного вопроса в России и переселенческим движением.

––––––––––––––––––––––––––––––

*Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект № 14-31-01018а1 «Однодворцы в Западной Сибири: стратегии социокультурной адаптации локальных групп».

Примечания

1. Зеленин Д.К. Великорусские говоры с неорганическим и непереходным смягчением задненёбных согласных в связи с течениями позднейшей великорусской колонизации. – СПб.: Тип. А.В. Орлова, 1913.

2. Курская губерния. Итоги статистического исследования / под ред. И.А. Вернера, Н.А. Добротворского. – Курск: Тип. губ. земства, 1887. – 498 с.

3. Труды комиссии по исследованию кустарных промыслов России. Вып.2. – СПб., 1882. – 1520 с.

4. Кустарныепромыслы Курской губернии / сост. H.A. Добротворский. – Курск: Тип. губ. земства, 1886. – 254 с.

5. Семевский В.И. Казённые крестьяне при Екатерине II // Русская старина. – 1879. – Т. 25.

6. Благовещенский Н.А. Четвертное право. – М.: Типо-лит. т-ва И. Н. Кушнерев и Ко, 1899. – 546 c.

7. Цит. по: П-в К. Четвертное землевладение // Русская Мысль. – 1886. – № 2, 3. – С. 39–46.

8. См.: Российский государственный исторический архив (РГИА). ФФ. 379, 391.

9. Германов Г. Постепенное распространение однодворческого населения в Воронежском крае // Зап. Геогр. Общ. – 1857. – № XII. – С. 222–227.

10. РГИА. Ф. 391. Оп. 2. Д. 388.